Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

стрелами – каждая стрела символизирует одну из ее великих скорбей. Картина эта висела в коттедже Бриджет, когда я впервые наведался туда. Теперь она у меня.

Шли годы. Мэри все не возвращалась из своей заграницы. Бриджет, прежде такая деятельная, ни в чем не знавшая удержу, присмирела и ушла в себя. Но к маленькому спаниелю – Миньону – она сильно привязалась и постоянно говорила с ним (я сам слышал), хотя в разговор с людьми вступала неохотно. Сквайр и мадам всячески проявляли заботу о ней, оно и понятно: Бриджет всегда служила им верой и правдой. Мэри исправно писала матери и, по всей вероятности, была довольна своей жизнью. Но потом письма приходить перестали – не знаю, случилось это до или после того, как на дом Старки обрушилась беда: сквайр слег с сыпным тифом и, ухаживая за ним, мадам заразилась и умерла. Бриджет неотлучно была подле нее, не допуская к ней других сиделок. На ее руках эта прелестная, еще молодая женщина испустила дух – на тех самых руках, которые когда-то приняли ее, новорожденную. Сквайр поправился – более или менее. Прежней крепости в нем уже не было, и жизнь его больше не радовала. Он и раньше был набожным, а теперь только и делал, что постился да молился. Ходили слухи, будто бы он добивался отмены майоратного ограничения на право распоряжаться своим имуществом, с тем чтобы завещать его иностранному монастырю, в котором, если бы Господь услышал его молитвы, настоятелем стал бы со временем юный Патрик. Но его усилия пропали втуне из-за строгости английского закона о майорате, тем более когда дело касалось ущемленных в правах католиков. Сквайру ничего другого не оставалось, как назначить опекунами своего малолетнего сына джентльменов одного с ним вероисповедания. Он подробно расписал, как им надлежит заботиться о душе Патрика, но почти не уделил внимания родовым землям и тому, как надлежит распорядиться ими, пока его наследник не достигнет совершеннолетия. Разумеется, Бриджет не была забыта в завещании. Лежа на смертном одре, сквайр послал за ней и спросил, что для нее предпочтительнее: некая денежная сумма сразу или скромное ежегодное содержание. Она без колебаний выбрала первое, поскольку думала о своей дочери, которая после ее кончины сможет унаследовать эти деньги, тогда как содержание исчезнет вместе с нею. Сквайр отписал ей крупную сумму денег и коттедж в пожизненное пользование, а сам отправился в лучший мир с такой готовностью и даже охотой, что ему можно только позавидовать. Молодого сквайра забрали опекуны, и Бриджет осталась совсем одна.

Я уже говорил, что некоторое время она не получала вестей от Мэри. В последнем письме дочь писала, что путешествует вместе с госпожой – англичанкой, вышедшей замуж за важного иностранного сановника, – и намекала на собственные радужные брачные перспективы, не называя имени своего жениха, чтобы сделать матушке сюрприз: по своему положению и состоянию молодой человек, как я впоследствии выяснил, стоял намного выше Мэри – о такой партии девушка могла только мечтать. После этого от дочери не было ни слуху ни духу; и вот уже мадам умерла; умер и сквайр; и материнское сердце извелось от тревоги, а навести справки Бриджет было негде. Сама она писать не умела и в прежние годы сносилась с дочерью через сквайра. Наконец Бриджет пешком пошла в Херст, где жил один добрый священник, знакомый ей еще по Антверпену, чтобы тот написал от ее имени дочери. Но письмо осталось без ответа. Писать в никуда – все равно что надеяться докричаться до безмолвной тьмы ночной.

Однажды соседи, привыкшие видеть, как Бриджет идет по тропе от коттеджа и после возвращается назад, заметили ее отсутствие. Она ни с кем не водила дружбы, но ее приметная фигура давно стала частью их повседневности, и когда утро за утром ее дверь не отворялась, а по вечерам в окне не загорался огонек, в их неповоротливом сознании забрезжил вопрос. Кто-то попробовал открыть ее дверь, но дверь была заперта. Потом двое или трое, посовещавшись, рискнули заглянуть внутрь через окно без ставней – и только когда отважились на эту крайнюю меру, до них дошло, что Бриджет исчезла из их мирка не вследствие несчастья или смерти, а по собственному умыслу. Все небольшие предметы обстановки, которые можно укрыть от разрушительного действия времени и влаги, были аккуратно уложены в короба. Картину с Мадонной сняли со стены и, по-видимому, куда-то спрятали. Иными словами, Бриджет втайне от всех покинула свой дом и удалилась в неизвестном направлении. Много позже я узнал, что она взяла своего спаниеля и отправилась на поиски пропавшей дочери. Как многие малограмотные люди, она не доверяла письмам, даже если сумела бы их написать и разослать по разным адресам. Зато она верила в силу своей любви – в то, что горячее материнское чувство приведет ее к дочери. К тому же ей и раньше доводилось ездить по чужим странам, и она немного говорила по-французски – могла объяснить цель своего путешествия; а самое главное, у нее было преимущество ее религии, и она с полным основанием рассчитывала найти приют в монастырских странноприимных домах. Однако крестьяне, жившие вблизи усадьбы Старки, ничего этого не знали. Они не могли взять в толк, куда она подевалась, их робкое и ленивое воображение не давало ответа, а вскоре они и вовсе забыли думать о ней. Прошло несколько лет. Господский дом и коттедж пустовали. Молодой сквайр жил вдали от родового имения под присмотром опекунов. Усадьба вновь стала превращаться в хранилище зерна и шерсти; и деревенские умники иногда негромко спрашивали друг друга, не сломать ли дверь в заброшенном коттедже – не спасти ли старухино добро от моли и ржавчины, покуда все зазря не пропало. Но смелый порыв угасал от одного воспоминания о ее крутом нраве. Они шепотом пересказывали друг другу предания о непреклонном характере и железной воле Бриджет, и мало-помалу сама мысль о том, чтобы посягнуть на какую-либо принадлежащую ей вещь и тем нанести ей обиду, стала внушать им суеверный ужас: они уверовали в то, что, живая или мертвая, она отомстит обидчику.

Однажды Бриджет вернулась – так же неприметно, как и отбыла. Просто кто-то вдруг заметил, что из трубы коттеджа вьется тоненький голубой дымок; потом – что дверь в дом открыта навстречу полуденному солнцу; а немного спустя еще кто-то увидал, как старая, измученная горем и скитаниями женщина достает воду из колодца и глаза у нее темные, строгие, точь-в-точь как у Бриджет Фицджеральд, но если это и вправду